СЛОВО О ПОХОДЕ ИГОРЕВОМ, ИГОРЯ, СЫНА СВЯТОСЛАВА, ВНУКА ОЛЕГОВА
(Перевод Л. А. Дмитриева)
Не начать ли нам, братья, старыми словами печальную повесть о походе Игоревом, Игоря Святославича? Нет пусть начнется эта песнь по былям нашего времени, а не по замышлению Бояна!
Ведь Боян вещий, если хотел кому песнь сложить, то растекался мыслью по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками. Помнил он, говорят, прежних времен битвы. Тогда пускал он десять соколов на стаю лебедей, и какую лебедь настигал сокол — та первой и пела песнь старому Ярославу, храброму Мстиславу, что зарезал Редедю перед полками касожскими, прекрасному Роману Святославичу. Боян же, братья, не десять соколов на стаю лебедей пускал, но свои вещие персты на живые струны возлагал, а они уже сами князьям славу рокотали.
Начнем же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря, который укрепил дух волею своею и поострил его мужеством сердца; преисполнившись ратного духа, повел он свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.
Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел, что накрыло оно всех его воинов тьмою. И сказал Игорь дружине своей:
«Братья и дружина! Лучше убитым быть, чем плененным быть; а сядем, братья, на своих борзых коней да поглядим на синий Дон». Страсть князю ум охватила, желание отведать Дону Великого заслонило ему предзнаменование. «Хочу, — сказал, — копье преломить на границе поля Половецкого, с вами, русичи, хочу либо голову сложить, либо шеломом испить из Дона».
О Боян, соловей старого времени! Вот бы ты походы эти воспел, скача, соловей, по мысленному древу, летая умом под облаками, свивая славу обоих половин этого времени, рыща по тропе Трояна8 через поля на горы.
Так бы тогда пелась песнь Игорю, внуку Олега: «Не буря соколов занесла через поля широкие — стаи галок спешат к Дону Великому». Или так бы запел ты, вещий Боян, внук Велесов: «Кони ржут за Сулой — звенит слава в Киеве. Трубы трубят в Новгороде", стоят стяги в Путивле».
Игорь ждет милого брата Всеволода. И сказал ему Буй Тур Всеволод: «Один брат, один свет светлый — ты, Игорь! Оба мы Святославичи! Седлай, брат, своих борзых коней, а мои готовы уже, заранее оседланы у Курска. А мои ведь куряне бывалые воины: под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены, пути им ведомы, овраги известны, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли навострены, сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю — славы».
Тогда вступил Игорь-князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заграждало, ночь стонами грозы птиц пробудила, свист звериный поднялся, встрепенулся Див, кличет на вершине дерева, велит послушать земле неведомой, Волге, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутороканский идол. А половцы непроторенными дорогами побежали к Дону Великому. Скрипят телеги в полуночи, словно лебеди кричат встревоженные.
Игорь к Дону воинов ведет. Уже ведь беду его стерегут птицы по дубравам, волки грозу накликают по оврагам, орлы клектом зверей на кости зовут, лисицы брешут на червленые щиты.
О Русская земля! Ты уже за холмом!
Долго ночь меркнет. Но вот заря свет зажгла, туман поля покрыл, щекот соловьиный затих, галочий говор пробудился. Русичи широкие поля червлеными щитами перегородили, ища себе чести, а князю — славы.
Спозаранок в пятницу смяли они поганые полки половецкие и, рассыпавшись стрелами по полю, помчали красавиц девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие аксамиты. Покрывалами, и плащами, и кожухами стали мосты мостить по болотам и топким местам, и всякими нарядами половецкими. Червленый стяг, белое знамя, червленый бунчук, серебряное древко — храброму Святославичу!
Дремлет в поле Олегово храброе гнездо. Далеко залетело! Не было оно на обиду рождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половчанин! Гзак бежит серым волком, Кончак ему след прокладывает к Дону Великому.
На другой день спозаранку кровавые зори свет возвещают, черные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в них трепещут синие молнии. Быть грому великому, идти дождю стрелами с Дону Великого! Тут копьям преломиться, тут саблям приту-питься о шлемы половецкие, на реке на Каяле, у Дона Великого.
О Русская земля! Ты уже за холмом!
Вот ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает, стяги вещают: половцы идут от Дона и от моря и со всех сторон русские полки обступили. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русичи перегородили червлеными щитами.
Ярый Тур Всеволод! Бьешься ты в первых рядах, сыплешь на воинов стрелами, гремишь по шлемам мечами булатными. Куда, Тур, поскачешь, своим золотым шлемом посвечивая, — там лежат поганые головы половецкие. Расщеплены шлемы аварские твоими саблями калеными, Ярый Тур Всеволод! Что тому раны, дорогие братья, кто забыл о почестях и богатстве, и города Чернигова отцовский золотой престол, и своей милой жены, прекрасной Глебовны, любовь и ласку!
Были века Трояновы, минули годы Ярославовы, были войны Олеговы, Олега Святославича. Тот ведь Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял. Вступает он в золотое стремя в городе Тмуторокани, а звон этот слышал старый великий сын Ярослава Всеволод, а Владимир каждое утро уши затыкал в Чернигове. Бориса же Вячеславича жажда славы на смертный суд привела, и на реке Канине зеленый травяной саван постлала за обиду Олега, храброго и молодого князя. И с этой Каялы (горестной реки) Святополк бережно повез отца своего между венгерскими иноходцами к святой Софии к Киеву.
Тогда при Олеге Гориславиче сеялись и прорастали усобицы, погибало достояние Даждьбожьих внуков, в книяжих крамолах век людской сокращался. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, зато часто вороны граяли, трупы меж собою деля, и галки свой разговор вели собираясь полететь на поживу.
То было в те рати и в те походы, а такой рати не слыхано! С раннего утра до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы каленые, гремят сабли о шлемы, трещат копья булатные в поле неведомом среди земли Половецкой. Черная земля под копытами костьми была засеяна и кровью полита; горем взошел тот посев по Русской земле!
Что шумит, что звенит так рано перед зорями? Игорь полки поворачивает: жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут разлучились братья на берегу быстрой Каялы; тут кровавого вина недостало, тут пир окончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости, а деревья в тоске к земле приклонились.
Уже ведь, братья, невеселое время настало, уже степь русское войско одолела. Поднялась обида в войсках Даждьбожьих внуков, вступила девою-лебедем на землю Троянову, восплескав лебедиными крылами на синем море у Дона, прогнала добрые времена. Борьба князей с погаными прекратилась, потому что сказал брат брату: «Это мое, и то мое же». И стали князья про малое «это великое» молвить и сами на себя крамолу ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую.
О, далеко залетел сокол, избивая птиц,— к морю. И храброго полка Игорева не воскресить! По нем завопила Карна, и Желя понеслась по Русской земле, разбрасывая пламя людям из огненного рога. Жены русские запричитали, так говоря: «Уже нам своих милых лад ни в мысли помыслить, ни в думе подумать, ни очами увидеть, а золота и серебра даже не подержать!» И застонал, братья, Киев от горя, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле, печаль горькая потекла среди земли Русской. А князья сами на себя крамолу ковали, поганые же сами, с победами нарыскивая на Русскую землю, брали дань по беле от двора.
Ведь это два храбрых Святославича, Игорь и Всеволод, уже зло пробудили, которое усыпил было грозою своею отец их. Святослав грозный великий киевский: разгромил своими сильными полками и булатными мечами; наступил он на землю Половецкую, притоптал холмы и яруги, взмутил реки и озера, иссушил потоки и болота. А поганого Кобяка из лукоморья, из железных великих полков половецких, словно вихрем вырвал, и пал Кобяк в городе Киеве, в гриднице Сятославовой. Тут немцы и венецианцы, тут греки и моравы поют славу Святославу, корят князя Игоря, который погубил богатство на дне Каялы, реки половецкой, русского золота насыпал. Тут Игорь-князь пересел из золотого седла в седло пленника. Уныли забрала стен городских и веселье поникло.
А Святослав смутный сон видел в Киеве на горах. «Этой ночью с вечера накрывали меня, — говорил, — черным погребальным покрывалом на кровати тисовой, черпали мне синее вино, с горем смешанное, сыпали мне на грудь крупный жемчуг из пустых колчанов поганых иноземцев и нежили меня. Уже кровля без князька в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесньска на лугу, где была дебрь Кияня, и неслись к синему морю».
И сказали бояре князю: «Уже, князь, тоска душу охватила. То ведь слетели два сокола с отчего золотого престола, чтобы добыть город Тмуторокань или хотя бы испить шлемом Дона. Но подрезали соколам крылья саблями поганых, а самих опутали путами железными. Темень наступила на третий день: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли и в море погрузились, и с ними оба молодых месяца, Олег и Святослав, тьмою заволоклись. На реке на Каяле тьма свет покрыла: по Русской земле помчались половцы, точно выводок гепардов, и великое ликование пробудили в хинове. Уже одолела хула хвалу; уже разбило насилие волю; уже кинулся Див на землю. Вот и готские красные девы запели на берегу синего моря, звоня русским золотом, воспевают время Бусово, лелеют месть за Шарукана. А мы уже, дружина, напрасно жаждем веселья».
Тогда великий Святослав изронил золотое слово, со слезами смешанное, и сказал: «О дети мои, Игорь и Всеволод! Рано начали вы Половецкую землю мечами разить, а себе славу искать. Но не по чести одолели, не по чести кровь поганую пролили. Ваши храбрые сердца из крепкого булата выкованы и в отваге закалены. Что же сотворили вы моей серебряной седине!
А уже не вижу я власти сильного, и богатого, и обильного воинами брата моего Ярослава с черниговскими боярами, с богатырями, и с татранами, и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами, и с ольберами. Они ведь без щитов, с одними засапожными ножами, кликом полки побеждают, звоня в прадедовскую славу. Но сказали вы: «Помужествуем сами: прошлую славу сами подхватим, а будущую сами поделим». А разве диво, братья, старику помолодеть? Когда сокол возмужает, высоко он птиц взбивает, не даст гнезда своего в обиду. Но вот беда — князья мне не подмога: худо времена обернулись. Вот у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир — под ранами. Горе и тоска сыну Глебову!
Великий князь Всеволод! Не мыслишь ли ты прилететь издалека, отцовский золотой престол поберечь? Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать. Если бы ты был здесь, то продавалась бы невольница за ногату, а невольник за резану. Ты ведь можешь и посуху живые копья метать — удалых сыновей Глебовых.