Жила-была девочка， премиленькая， прехорошенькая， но очень бедная， и летом ей приходилось ходить босиком， а зимою - в грубых деревянных башмаках， которые ужасно натирали ей ноги.
В деревне жила старушка башмачница. Вот она взяла да и сшила， как умела， из обрезков красного сукна пару башмачков. Башмаки вышли очень неуклюжие， но сшиты были с добрым намерением， - башмачница подарила их бедной девочке.
Девочку звали Карен.
Она получила и обновила красные башмаки как раз в день похорон своей матери.
Нельзя сказать， чтобы они годились для траура， но других у девочки не было； она надела их прямо на голые ноги и пошла за убогим соломенным гробом.
В это время по деревне проезжала большая старинная карета и в ней - важная старая барыня.
Она увидела девочку， пожалела и сказала священнику：
- Послушайте， отдайте мне девочку， я позабочусь о ней.
Карен подумала， что все это вышло благодаря ее красным башмакам， но старая барыня нашла их ужасными и велела сжечь. Карен приодели и стали учить читать и шить. Все люди говорили， что она очень мила， зеркало же твердило： "Ты больше чем мила， ты прелестна".
В это время по стране путешествовала королева со своей маленькой дочерью， принцессой. Народ сбежался ко дворцу； была тут и Карен. Принцесса， в белом платье， стояла у окошка， чтобы дать людям посмотреть на себя. У нее не было ни шлейфа， ни короны， зато на ножках красовались чудесные красные сафьяновые башмачки； нельзя было и сравнить их с теми， что сшила для Карен башмачница. На свете не могло быть ничего лучшего этих красных башмачков！
Карен подросла， и пора было ей конфирмоваться； ей сшили новое платье и собирались купить новые башмаки. Лучший городской башмачник снял мерку с ее маленькой ножки. Карен со старой госпожой сидели у него в мастерской； тут же стоял большой шкаф со стеклами， за которыми красовались прелестные башмачки и лакированные сапожки. Можно было залюбоваться на них， но старая госпожа не получила никакого удовольствия： она очень плохо видела. Между башмаками стояла и пара красных， они были точь-в-точь как те， что красовались на ножках принцессы. Ах， что за прелесть！ Башмачник сказал， что они были заказаны для графской дочки， да не пришлись по ноге.
- Это ведь лакированная кожа？ - спросила старая барыня. - Они блестят！
- Да， блестят！ - ответила Карен.
Башмачки были примерены， оказались впору， и их купили. Но старая госпожа не знала， что они красные， - она бы никогда не позволила Карен идти конфирмоваться в красных башмаках， а Карен как раз так и сделала.
Все люди в церкви смотрели на ее ноги， когда она проходила на свое место. Ей же казалось， что и старые портреты умерших пасторов и пасторш в длинных черных одеяниях и плоеных круглых воротничках тоже уставились на ее красные башмачки. Сама она только о них и думала， даже в то время， когда священник возложил ей на голову руки и стал говорить о святом крещении， о союзе с богом и о том， что она становится теперь взрослой христианкой. Торжественные звуки церковного органа и мелодичное пение чистых детских голосов наполняли церковь， старый регент подтягивал детям， но Карен думала только о своих красных башмаках.
После обедни старая госпожа узнала от других людей， что башмаки были красные， объяснила Карен， как это неприлично， и велела ей ходить в церковь всегда в черных башмаках， хотя бы и в старых.
В следующее воскресенье надо было идти к причастию. Карен взглянула на красные башмаки， взглянула на черные， опять на красные и - надела их.
Погода была чудная， солнечная； Карен со старой госпожой прошли по тропинке через поле； было немного пыльно.
У церковных дверей стоял， опираясь на костыль， старый солдат с длинною， странною бородой： она была скорее рыжая， чем седая. Он поклонился им чуть не до земли и попросил старую барыню позволить ему смахнуть пыль с ее башмаков. Карен тоже протянула ему свою маленькую ножку.
- Ишь， какие славные бальные башмачки！ - сказал солдат. - Сидите крепко， когда запляшете！
И он хлопнул рукой по подошвам.
Старая барыня дала солдату скиллинг и вошла вместе с Карен в церковь.
Все люди в церкви опять глядели на ее красные башмаки， все портреты - тоже. Карен преклонила колена перед алтарем， и золотая чаша приблизилась к ее устам， а она думала только о своих красных башмаках， - они словно плавали перед ней в самой чаше.