И вот малютка стала моею сестрой； я качал， ее на своих коленях， приносил ей цветы и птичьи перышки； мы пили вместе с ней из Парнасского источника， спали рядышком под лавровой крышей нашей мазанки и много зим подряд слушали песню матери об олене， плакавшем зелеными， синими и красными слезами； но тогда я еще не понимал， что в этих слезах отражались скорби моего народа.
Раз пришли к нам трое иноземцев， одетых совсем не так， как мы； они привезли с собою на лошадях палатки и постели. Их сопровождало более двадцати турок， вооруженных саблями и ружьями， - иноземцы были друзьями паши и имели от него письмо. Они прибыли только для того， чтобы посмотреть на наши горы， потом взобраться к снегам и облакам на вершину Парнаса и наконец увидать причудливые черные отвесные сколы вокруг нашей мазанки. Всем им нельзя было уместиться в ней на ночь， да они и не переносили дыма， подымавшегося от костра к потолку и медленно пробиравшегося в низенькую дверь. Они раскинули свои палатки на узкой площадке перед мазанкой， стали жарить баранов и птиц и пили сладкое вино； турки же не смели его пить.
Когда они уезжали， я проводил их недалеко； сестричка Анастасия висела у меня за спиной в мешке из козлиной шкуры. Один из иноземных гостей поставил меня к скале и срисовал меня и сестричку； мы вышли как живые и казались одним существом. Мне- то это и в голову не приходило， а оно и в самом деле выходило так， что мы с Анастасией были как бы одним существом， - вечно лежала она у меня на коленях или висела за спиной， а если я спал， так снилась мне во сне.
Две ночи спустя в нашей хижине появились другие гости. Они были вооружены ножами и ружьями； то бы ли албанцы， храбрый народ， как говорила мать. Недолго они пробыли у нас. Сестрица Анастасия сидела у одного из них на коленях， и когда он ушел， в волосах у нее остались только две серебряных монетки. Албанцы свертывали из бумаги трубочки， наполняли их табаком и курили； самый старший все толковал о том， по какой дороге им лучше отправиться， и ни на что не мог решиться.
- Плюну вверх - угожу себе в лицо， - говорил он - плюну вниз - угожу себе в бороду！
Но как-никак， а надо было выбрать какую-нибудь дорогу！
Они ушли， и мой отец с ними. Немного спустя， мы услышали выстрелы， потом еще и еще； в мазанку к нам явились солдаты и забрали нас всех； и мать， и Анастасию， и меня. Разбойники нашли в нашем доме пристанище， говорили солдаты， мой отец был с ними заодно， по этому надо забрать и нас.
Я увидал трупы разбойников， труп моего отца и плакал， пока не уснул. Проснулся я уже в темнице， но тюремное помещение наше было не хуже нашей мазанки， мне дали луку и налили отзывавшего смолой вина， но и оно было не хуже домашнего， тоже хранившегося в осмоленных мешках.
Как долго пробыли мы в темнице - не знаю， помню только， что прошло много дней и ночей. Когда мы вышли оттуда， был праздник святой пасхи； я тащил на спине Анастасию， - мать была больна и еле-еле двигалась. Не скоро дошли мы до моря； это был залив Лепанто. Мы во шли в церковь， всю сиявшую образами， написанными на золотом фоне. Святые лики были ангельски прекрасны， но мне все-таки казалось， что моя малютка сестрица не хуже их. Посреди церкви стояла гробница， наполненная розами； в образе чудесных цветов лежал сам господь наш Иисус Христос - так сказала мне мать. Священник провозгласил： "Христос воскресе！" - и все стали целоваться друг с другом. У всех в руках были зажженные свечи； дали по свечке и нам с малюткой Анастасией.
Потом загудели волынки， люди взялись за руки и， приплясывая， вышли из церкви. Женщины жарили под открытым небом пасхальных агнцев； нас пригласили присесть к огню， и я сел рядом с мальчиком постарше меня， который меня обнял и поцеловал со словами： "Христос воскресе！" Так мы встретились： Афтанидес и я.
Мать умела плести рыболовные сети； тут возле моря， это давало хороший заработок， и мы долго жили на берегу чудного моря， которое отзывало на вкус слезами， а игрою красок напоминало слезы оленя： то оно было красное， то зеленое， то снова синее.
Афтанидес умел грести， и мы с Анастасией часто садились к нему в лодку， которая скользила по заливу， как облачко по небу. На закате горы окрашивались в темно- голубой цвет； с залива было видно много горных цепей， выглядывавших одна из-за другой； виден был вдали и Парнас с его снегами. Вершина его горела， как раскаленное железо， и казалось， что весь этот блеск и свет исходят изнутри ее самой， так как она продолжала блестеть в голубом сияющем воздухе еще долго после того， как скрывалось солнце. Белые чайки задевали крыльями за поверхность воды； на воде же обыкновенно стояла такая тишь， как в Дельфах между темными скалами. Я лежал в лодке на спине， Анастасия сидела у меня на груди， а звезды над нами блестели ярче церковных лампад. Это были те же звезды， и стояли они над моей головой как раз так же， как тогда， когда я， бывало， сидел под открытым небом возле нашей мазанки в Дельфах. Под конец мне стало грезиться， что я все еще там…… Вдруг набежала волна， и лодку качнуло. Я громко вскрикнул - Анастасия упала в воду！ Но Афтанидес， быстрый как молния， вытащил ее и передал мне. Мы сняли с нее платье， выжали и потом опять одели ее. То же сделал Афтанидес， и мы оставались на воде до тех пор， пока мокрые платья не высохли. Никто и не узнал， какого страха мы натерпелись， Афтанидес же с этих пор тоже получил некоторые права на жизнь Анастасии.