Настало лето. Солнце так и пекло， листья на деревьях поблекли от жары， и я вспоминал о наших прохладных горах， о свежем источнике. Мать тоже томилась， и вот однажды вечером мы пустились в обратный путь. Что за тишина была вокруг！ Мы шли по полям， заросшим тмином， который все еще благоухал， хотя солнце почти со- всем спалило его. Нам не попадалось навстречу ни пастуха， ни мазанки. Безлюдно， мертвенно-тихо было вокруг， только падучие звезды говорили， что там， в высоте， была жизнь. Не знаю， сам ли светился прозрачный голубой воздух или это сияние шло от звезд， но мы хорошо различали все очертания гор. Мать развела огонь， под- жарила лук， которым запаслась в дорогу， и мы с сестрицей Анастасией заснули на тмине， нимало не боясь ни гадкого Смидраки （1）. из пасти которого пышет огонь， ни волков， ни шакалов： мать была с нами， и для меня этого было довольно.
Наконец мы добрались до нашего старого жилья， но от мазанки оставалась только куча мусору； пришлось делать новую. Несколько женщин помогли матери， и скоро новые стены были подведены под крышу из ветвей олеандров. Мать стала плести из ремешков и корь； плетенки для бутылок， а я взялся пасти маленькое стадо священника； （2） товарищами моими были Анастасия да маленькие черепахи.
Раз навестил нас милый Афтанидес. Он сильно соскучился по нас， сказал он， и пришел повидаться с нами. Целых два дня пробыл он у нас.
Через месяц он пришел опять и рассказал нам， что поступает на корабль и уезжает на острова Патрос и Корфу， оттого и пришел проститься с нами. Матери он принес в подарок большую рыбу. Он знал столько разных историй， так много рассказывал нам， и не только о рыбах， что водятся в заливе Лепанто， но и о героях， и о царях， правивших Грецией в былые времена， как турки теперь.
Я не раз видел， как на розовом кусте появляется бутон и как он через несколько дней или недель распускается в чудный цветок； но бутон обыкновенно становился цветком， прежде чем я успевал подумать о том， как хорош， велик и зрел самый бутон. То же самое вышло и с Анастасией. И вот она стала взрослой девушкой； я давно был сильным парнем. Постели моей матери и Анастасии были покрыты волчьими шкурами， которые я содрал собственными руками с убитых мною зверей. Годы шли.
Раз вечером явился Афтанидес， стройный， крепкий и загорелый. Он расцеловал нас и принялся рассказывать о море， об укреплениях Мальты， о диковинных гробницах Египта. Рассказы его были так чудесны， точно легенды， что мы слышали от священника. Я смотрел на Афтанидеса с каким-то почтением.
- Как много ты всего знаешь， сколько у тебя рассказов сказал я ему.
- Ты однажды рассказал мне кое-что получше！ - отвечал он. - И рассказ твой не идет у меня из головы. Ты рассказывал мне как-то о прекрасном старом обычае побратимства！ Вот этому-то обычаю я хотел бы последовать！ Станем же братьями， как твой отец с отцом Анастасии！ Пойдем в церковь， и пусть прекраснейшая и добродетельнейшая из девушек Анастасия скрепит наш союз и будет сестрой нам обоим！ Ни у одного народа нет более прекрасного обычая， чем у нас， греков， побратимство！
Анастасия покраснела， как свежий розовый лепесток， а мать поцеловала Афтанидеса.
На расстоянии часа ходьбы от нашего жилья， там， где скалы покрыты черноземом， стоит， в тени небольшой купы дерев， маленькая церковь； перед алтарем висит серебряная лампада.
Я надел самое лучшее свое платье： вокруг бедер богатыми складками легла белая фустанелла； стан плотно охватила красная куртка； на феске красовалась серебряная кисть， а за поясом - нож и пистолеты. На Афтанидесе был голубой наряд греческих моряков； на груди у него висел серебряный образок божьей матери， стан был опоясан драгоценным шарфом， какие носят знатные господа. Всякий сразу увидал бы， что мы готовились к какому-то торжеству. Мы вошли в маленькую пустую церковь， всю залитую лучами вечернего солнца， игравшими на лампаде и на золотом фоне образов. Мы преклонили колена на ступенях перед алтарем； Анастасия стала повыше， обернувшись к нам лицом. Длинное белое платье легко и свободно облегало ее стройный стан； на белой шее и груди красовались мониста из древних и новых монет. Черные волосы ее были связаны на затылке в узел и придерживались убором из золотых и серебряных монет， найденных при раскопках старых храмов； богатейшего убора не могло быть ни у одной гречанки. Лицо ее сияло， глаза горели， как звезды.