Слыхали вы историю про старый уличный фонарь？ Она не то чтобы так уж занятна， но послушать ее разок не мешает. Так вот， жил-был этакий почтенный старый уличный фонарь； он честно служил много-много лет и наконец должен был выйти в отставку.
Последний вечер висел фонарь на своем столбе， освещая улицу， и на душе у него было как у старой балерины， которая в последний раз выступает на сцене и знает， что завтра будет всеми забыта в своей каморке.
Завтрашний день страшил старого служаку： он должен был впервые явиться в ратушу и предстать перед "тридцатью шестью отцами города"， которые решат， годен он еще к службе или нет. Возможно， его еще отправят освещать какой-нибудь мост или пошлют в провинцию на какую-нибудь фабрику， а возможно， просто сдадут в переплавку， и тогда из него может получиться что угодно. И вот его мучила мысль： сохранит ли он воспоминание о том， что был когда-то уличным фонарем. Так или иначе， он знал， что ему в любом случае придется расстаться с ночным сторожем и его женой， которые стали для него все равно что родная семья. Оба они - и фонарь и сторож - поступили на службу одновременно. Жена сторожа тогда высоко метила и， проходя мимо фонаря， удостаивала его взглядом только по вечерам， а днем никогда. В последние же годы， когда все трое - и сторож， и его жена， и фонарь - состарились， она тоже стала ухаживать за фонарем， чистить лампу и наливать в нее ворвань. Честные люди были эти старики， ни разу не обделили фонарь ни на капельку.
Итак， светил он на улице последний вечер， а поутру должен был отправиться в ратушу. Мрачные эти мысли не давали ему покоя， и не мудрено， что и горел он неважно. Впрочем， мелькали у него и другие мысли； он многое видел， на многое довелось ему пролить свет， быть может， он не уступал в этом всем "тридцати шести отцам города". Но он молчал и об этом. Он ведь был почтенный старый фонарь и не хотел никого обижать， а уж свое начальство тем более.
А между тем многое вспоминалось ему， и время от времени пламя его вспыхивало как бы от таких примерно мыслей：
"Да， и обо мне кто-нибудь вспомнит！ Вот хоть бы тот красивый юноша…… Много лет прошло с тех пор. Он подошел ко мне с письмом в руках. Письмо было на розовой бумаге， тонкой-претонкой， с золотым обрезом， и написано изящным женским почерком. Он прочел его дважды， поцеловал и поднял на меня сияющие глаза. "Я самый счастливый человек на свете！" - говорили они. Да， только он да я знали， что написала в своем первом письме его любимая.
Помню я и другие глаза…… Удивительно， как перескакивают мысли！ По нашей улице двигалась пышная похоронная процессия. На обитой бархатом повозке везли в гробу молодую прекрасную женщину. Сколько было венков и цветов！ А факелов горело столько， что они совсем затмили мой свет. Тротуары были заполнены людьми， провожавшими гроб. Но когда факелы скрылись из виду， я огляделся и увидел человека， который стоял у моего столба и плакал. - Никогда мне не забыть взгляда его скорбных глаз， смотревших на меня！"
И много о чем еще вспоминал старый уличный фонарь в этот последний вечер. Часовой， сменяющийся с поста， тот хоть знает， кто заступит его место， и может перекинуться со своим товарищем несколькими словами. А фонарь не знал， кто придет ему на смену， и не мог рассказать ни о дожде и непогоде， ни о том， как месяц освещает тротуар и с какой стороны дует ветер.
В это-то время на мостик через водосточную канаву и явились три кандидата на освобождающееся место， полагавшие， что назначение на должность зависит от самого фонаря. Первым была селедочная головка， светящаяся в темноте； она полагала， что ее появление на столбе значительно сократит расход ворвани. Вторым была гнилушка， которая тоже светилась и， по ее словам， даже ярче， чем вяленая треска； к тому же она считала себя последним остатком всего леса. Третьим кандидатом был светлячок； откуда он взялся， фонарь никак не мог взять в толк， но тем не менее светлячок был тут и тоже светился， хотя селедочная головка и гнилушка клятвенно уверяли， что он светит только временами， а потому не в счет.
Старый фонарь сказал， что ни один из них не светит настолько ярко， чтобы служить уличным фонарем， но ему， конечно， не поверили. А узнав， что назначение на должность зависит вовсе не от него， все трое выразили глубокое удовлетворение - он ведь слишком стар， чтобы сделать верный выбор.