Сказано также， что я отвергаю все таинства。 Это совершенно справедливо。 Все таинства я считаю низменным， грубым， несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и， кроме того， нарушением самых прямых указаний Евангелия。 В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла， который могло иметь крещение для взрослых， сознательно принимающих христианство； в совершении таинства брака над людьми， заведомо соединявшимися прежде， и в допущении разводов и в освящении браков разведенных вижу прямое нарушение и смысла， и буквы Евангельского учения。 В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман， только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением。
В елеосвящении так же， как и в миропомазании， вижу приемы грубого колдовства， как и в почитании икон и мощей， как и во всех тех обрядах， молитвах， заклинаниях， которыми наполнен требник。 В причащении вижу обоготворение плоти и извращение христианского учения。 В священстве， кроме явного приготовления к обману， вижу прямое нарушение слов Христа， - прямо запрещающего кого бы то ни было называть учителями， отцами， наставниками （Мф。 XXIII， 8-10）。
Сказано， наконец， как последняя и высшая степень моей виновности， что я， "ругаясь над самыми священными предметами веры， не содрогнулся подвергнуть глумлению священнейшее из таинств - евхаристию". То， что я не содрогнулся описать просто и объективно то， что священник делает для приготовлений этого， так называемого， таинства， то это совершенно справедливо； но то， что это， так называемое， таинство есть нечто священное и что описать его просто， как оно делается， есть кощунство， - это совершенно несправедливо。 Кощунство не в том， чтобы назвать перегородку-перегородкой， а не иконостасом， и чашку - чашкой， а не потиром и т。п。， а ужаснейшее， не перестающее， возмутительное кощунство - в том， что люди， пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации， - уверяют детей и простодушный народ， что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино， то в кусочки эти входит Бог； и что тот， во имя кого живого вынется кусочек， тот будет здоров； во имя же кого умершего вынется такой кусочек， то тому на том свете будет лучше； и что тот， кто съест этот кусочек， в того войдет сам Бог。
Ведь это ужасно！
Как бы кто ни понимал личность Христа， то учение его， которое уничтожает зло мира и так просто， легко， несомненно дает благо людям， если только они не будут извращать его， это учение все скрыто， все переделано в грубое колдовство купанья， мазания маслом， телодвижений， заклинаний， проглатывания кусочков и т。п。， так что от учения ничего не остается。 И если когда какой человек попытается напомнить людям то， что не в этих волхвования， не в молебнах， обеднях， свечах， иконах учение Христа， а в том， чтобы люди любили друг друга， не платили злом за зло， не судили， не убивали друг друга， то поднимется стон негодования тех， которым выгодны эти обманы， и люди эти во всеуслышание， с непостижимой дерзостью говорят в церквах， печатают в книгах， газетах， катехизисах， что Христос никогда не запрещал клятву （присягу）， никогда не запрещал убийство （казни， войны）， что учение о непротивлении злу с сатанинской хитростью выдумано врагами Христа （Речь Амвросия， епископа харьковского） .
Ужасно， главное， то， что люди， которым это выгодно， обманывают не только взрослых， но， имея на то власть， и детей， тех самых， про которых Христос говорил， что горе тому， кто их обманет。 Ужасно то， что люди эти для своих маленьких выгод делают такое ужасное зло， скрывая от людей истину， открытую Христом и дающую им благо， которое не уравновешивается и в тысячной доле получаемой ими от того выгодой。 Они поступают， как тот разбойник， который убивает целую семью， 5-6 человек， чтобы унести старую поддевку и 40 коп。 денег。 Ему охотно отдали бы всю одежду и все деньги， только бы он не убивал их。 Но он не может поступить иначе。 То же и с религиозными обманщиками。 Можно бы согласиться в 10 раз лучше， в величайшей роскоши содержать их， только бы они не губили людей своим обманом。 Но они не могут поступать иначе。 Вот это-то и ужасно。 И потому обличать их обманы не только можно， но должно。 Если есть что священное， то никак уже не то， что они называют таинством， а именно эта обязанность обличать их религиозный обман， когда видишь его。 Если чувашин мажет своего идола сметаной или сечет его， я могу равнодушно пройти мимо， потому что то， что он делает， он делает во имя чуждого мне своего суеверия и не касается того， что для меня священно； но когда люди， как бы много их ни было， как бы старо ни было их суеверие и как бы могущественны они ни были， во имя того Бога， которым я живу， и того учения Христа， которое дало жизнь мне и может дать ее всем людям， проповедуют грубое колдовство， я не могу этого видеть спокойно。 И если я называю по имени то， что они делают， то я делаю только то， что должен， чего не могу не делать， если я верую в Бога и христианское учение。 Если же они вместо того， чтобы ужаснуться на свое кощунство， называют кощунством обличение их обмана， то это только доказывает силу их обмана и должно только увеличивать усилия людей， верующих в Бога и в учение Христа， для того， чтобы уничтожить этот обман， скрывающий от людей истинного Бога。