Стояла в лесу этакая славненькая елочка； место у нее было хорошее： и солнышко ее пригревало， и воздуха было вдосталь， а вокруг росли товарищи постарше， ель да сосна. Только не терпелось елочке самой стать взрослой： не думала она ни о теплом солнышке， ни о свежем воздухе； не замечала и говорливых деревенских детишек， когда они приходили в лес собирать землянику или малину. Наберут полную кружку， а то нанижут ягоды на соломины， подсядут к елочке и скажут：
- Какая славная елочка！
А ей хоть бы и вовсе не слушать таких речей.
Через год подросла елочка на один побег， через год вытянулась еще немножко； так， по числу побегов， всегда можно узнать， сколько лет росла елка.
- Ах， быть бы мне такой же большой， как другие！ - вздыхала елка. - Уж как бы широко раскинулась я ветвями да выглянула макушкой на вольный свет！ Птицы вили бы гнезда у меня в ветвях， а как подует ветер， я кивала бы с достоинством， не хуже других！
И не были ей в радость ни солнце， ни птицы， ни алые облака， утром и вечером проплывавшие над нею.
Когда стояла зима и снег лежал вокруг искрящейся белой пеленой， частенько являлся вприпрыжку заяц и перескакивал прямо через елочку - такая обида！ Но прошло две зимы， и на третью елка так подросла， что зайцу уже приходилось обегать ее кругом.
"Ах！ Вырасти， вырасти， стать большой и старой - лучше этого нет ничего на свете！" - думала елка.
По осени в лес приходили дровосеки и валили сколько-то самых больших деревьев. Так случалось каждый год， и елка， теперь уже совсем взрослая， всякий раз трепетала， - с таким стоном и звоном падали наземь большие прекрасные деревья. С них срубали ветви， и они были такие голые， длинные， узкие - просто не узнать. Но потом их укладывали на повозки， и лошади увозили их прочь из лесу. Куда？ Что их ждало？
Весной， когда прилетели ласточки и аисты， елка спросила у них：
- Вы не знаете， куда их увезли？ Они вам не попадались？
Ласточки не знали， но аист призадумался， кивнул головой и сказал：
- Пожалуй， что знаю. Когда я летел из Египта， мне встретилось много новых кораблей с великолепными мачтами. Помоему， это они и были， от них пахло елью. Я с ними много раз здоровался， и голову они держали высоко， очень высоко.
- Ах， если б и я была взрослой и могла поплыть через море！ А какое оно из себя， это море？ На что оно похоже？
- Ну， это долго рассказывать， - ответил аист и улетел.
- Радуйся своей молодости！ - говорили солнечные лучи. - Радуйся своему здоровому росту， юной жизни， которая играет в тебе！
И ветер ласкал елку， и роса проливала над ней слезы， но она этого не понимала.
Как подходило рождество， рубили в лесу совсем юные елки， иные из них были даже моложе и ниже ростом， чем наша， которая не знала покоя и все рвалась из лесу. Эти деревца， а они， кстати сказать， были самые красивые， всегда сохраняли свои ветки， их сразу укладывали на повозки， и лошади увозили их из лесу.
- Куда они？ - спрашивала елка. - Они ведь не больше меня， а одна так и вовсе меньше. Почему они сохранили все свои ветки？ Куда они едут？
- Мы знаем！ Мы знаем！ - чирикали воробьи. - Мы бывали в городе и заглядывали в окна！ Мы знаем， куда они едут！ Их ждет такой блеск и слава， что и не придумаешь！ Мы заглядывали в окна， мы видели！ Их сажают посреди теплой комнаты и украшают замечательными вещами - золочеными яблоками， медовыми пряниками， игрушками и сотнями свечей！
- А потом？ - спрашивала елка， трепеща ветвями. - А потом？ Потом что？
- Больше мы ничего не видали！ Это было бесподобно！
- А может， и мне суждено пойти этим сияющим путем！ - ликовала елка. - Это еще лучше， чем плавать по морю. Ах， как я томлюсь！ Хоть бы поскорей опять рождество！ Теперь и я такая же большая и рослая， как те， которых увезли в прошлом году. Ах， только бы мне попасть на повозку！ Только бы попасть в теплую комнату со всей этой славой и великолепием！ А потом？…… Ну， а потом будет что-то еще лучше， еще прекраснее， а то к чему же еще так наряжать меня？ Уж конечно， потом будет что-то еще более величественное， еще более великолепное！ Но что？ Ах， как я тоскую， как томлюсь！ Сама не знаю， что со мной делается！
- Радуйся мне！ - говорили воздух и солнечный свет. - Радуйся своей юной свежести здесь， на приволье！
Но она ни капельки не радовалась； она росла и росла， зиму и лето стояла она зеленая； темно-зеленая стояла она， и все， кто ни видел ее， говорили： "Какая славная елка！" - и под рождество срубили ее первую. Глубоко， в самое нутро ее вошел топор， елка со вздохом пала наземь， и было ей больно， было дурно， и не могла она думать ни о каком счастье， и тоска была разлучаться с родиной， с клочком земли， на котором она выросла： знала она， что никогда больше не видать ей своих милых старых товарищей， кустиков и цветов， росших вокруг， а может， даже и птиц. Отъезд был совсем невеселым.