- Он не виноват， - сказал придворный капельмейстер. - Он отлично выдерживает такт и поет строго по моей методе！
И вот искусственного соловья заставили петь одного. Он имел не меньший успех， чем настоящий， но был куда красивее， весь так и сверкал драгоценностями！
Тридцать три раза пропел он одно и то же и не устал. Все были не прочь послушать его еще раз， да тут император сказал， что теперь должен спеть немного и настоящий соловей.
Но куда же он делся？ Никто и не заметил， как он выпорхнул в открытое окно и улетел в свой зеленый лес.
- Что же это такое？ - сказал император， и все придворные возмутились и назвали соловья неблагодарным.
- Все равно тот соловей， что остался у нас， лучше， - сказали они， и искусственному соловью пришлось петь опять， и все в тридцать четвертый раз услышали одну и ту же песенку. Однако придворные так и не запомнили ее наизусть， такая она была трудная. А капельмейстер знай нахваливал искусственного соловья и утверждал даже， что он лучше настоящего не только нарядом и чудесными алмазами， но и внутренним своим складом.
- Изволите видеть， ваше величество， и вы， господа， про живого соловья никогда нельзя знать наперед， что он споет， а про искусственного можно！ Именно так， и не иначе！ В искусственном соловье все можно понять， его можно разобрать и показать человеческому уму， как расположены валики， как они вертятся， как одно следует из другого！……
- И я тоже так думаю！ - в голос сказали все， и капельмейстер получил разрешение в следующее же воскресенье показать искусственного соловья народу.
- Пусть и народ послушает его！ - сказал император.
И народ слушал и остался очень доволен， как будто вдоволь напился чаю
- это ведь так по-китайски. И все говорили： "О！" - и поднимали в знак одобрения палец и кивали головами. Только бедные рыбаки， слышавшие настоящего соловья， говорили：
- Недурно и очень похоже， да вот чего-то недостает， сами не знаем чего.
Настоящего соловья объявили изгнанным из пределов страны， а искусственный занял место на шелковой подушке у постели императора. Вокруг него лежали преподнесенные ему подарки， а сам он был возведен в звание "певца ночного столика его императорского величества номер один слева"， потому что самым почетным император считал место， где расположено сердце， а сердце расположено слева даже у императоров. А капельмейстер написал об искусственном соловье ученый труд в двадцати пяти томах， полный самых трудных китайских слов， и придворные говорили， что прочли и поняли его， не то они показали бы себя дураками и были бы биты палками по животу.
Так прошел год. Император， придворные и все прочие китайцы знали наизусть каждое коленце в песне искусственного соловья， но как раз поэтому он им и нравился. Теперь они и сами могли подпевать ему. "Ци-ци-ци！ Клюк-клюкклюк！" - распевали уличные мальчишки， и то же самое напевал император. Ах， что за прелесть！
Но вот однажды вечером искусственный соловей пел во всю мочь， а император лежал в постели， слушая его， как вдруг внутри соловья что-то щелкнуло， колесики побежали впустую， и музыка смолкла.
Император сейчас же вскочил с постели и послал за своим лейб-медиком， но что тот мог поделать？ Призвали часовщика， и после длинных разговоров и долгих осмотров он кое-как подправил соловья， но сказал， что его надо поберечь， потому как шестеренки поистерлись， а поставить новые， так， чтобы музыка шла по-прежнему， невозможно. Ах， какое это было огорчение！ Теперь соловья заводили только раз в год， и даже это казалось чересчур. А капельмейстер произнес краткую речь， полную всяких умных слов， - дескать， все по-прежнему хорошо. Ну， значит， так оно и было.
Прошло пять лет， и страну постигло большое горе： все так любили императора， а он， как говорили， заболел， и жить ему осталось недолго. Уже подобрали и нового императора. На улице стоял народ и спрашивал первого министра， что с их прежним повелителем.
- П！ - только и отвечал министр и покачивал головой.
Бледный и похолодевший лежал император на своем пышном ложе. Все придворные решили， что он уже умер， и каждый спешил на поклон к новому владыке. Слуги выбегали из дворца поболтать об этом， а служанки приглашали к себе гостей на чашку кофе. По всем залам и проходам расстелили ковры， чтобы не слышно было шума шагов， и всюду было так тихо， так тихо…… Только император еще не умер. Закоченевший и бледный лежал он на пышном ложе под бархатным балдахином с тяжелыми золотыми кистями. А с высоты в открытое окно светила на императора и искусственного соловья луна.